Документ № 37
Выписка из дневника работы пропагандиста эвакогоспиталя № 1503 о работе с военноослепшими^а

[Новосибирск] [не ранее 11 декабря 1942 г., не позднее 1946 г.^б]

СТРАНИЧКИ ИЗ ДНЕВНИКА ПРОПАГАНДИСТА ГОСПИТАЛЯ № 1503 О РАБОТЕ С ВОЕННООСЛЕПШИМИ ТОВАРИЩАМИ.

В 27 палате нашего госпиталя лежал военноослепший Мотя Мусман. Это был хрупкий, болезненный с виду, очень нервный 22-х летний юноша. Очень вспыльчивый, грубый, матершинник. Его боялись сестры, няни – когда он проходил ругаясь и постукивая палкой по коридору все разлеталось в разные стороны. Он очень плохо ел, ни с кем не разговаривал, ни с кем не дружил… Но у него была одна особенность, он аккуратно посещал все политические мероприятия, лекции, политинформации. Когда я подошла к нему во время одного дебоша в столовой, он прогнал меня. Когда я пришла к нему в палату, он не стал со мной разговаривать, отвернулся к стенке. Но вот однажды я пригласила на лекцию – и Мусман встал и пошел, как всегда в столовую. У него отморожены ступни ног, пальцев на них нет и ему трудно ходить, но он отказался от помощи, ходил сам, шлепая большими тапками. Я точно не нарочно, а проходя по коридору, подошла к нему и взяла об руку и пошла на лекцию. «Не нуждаюсь в вашей помощи, я привык сам» –оттолкнул меня он. «Я просто по дороге с Вами иду на лекцию, уже объявила всем». Идет молчит, но не отталкивает. «Тапки большие шлепают, не могут мне подобрать» – пожаловался он. «Я поговорю с сестрой хозяйкой, может подберут поменьше». И потом в этот же день сестра-хозяйка прислала ему тапки поменьше. Он от них отказался, потом взял, потом отдал другому больному, потом снова взял и стал носить. Когда я через два дня спросила его как с тапками, он вдруг впервые по-детски за все время улыбнулся.

Идя с ним на лекцию я спросила его: «Сколько Вам лет, Мусман?». Он: «А зачем Вам, просто любопытство?». Я: «Нет, Мусман, ведь я должна знать своих больных, а по виду трудно судить после ранений». «Ну чего Вы ко мне пристали?» – вскипел он. Я молчала, идя по лестнице. Он помолчал, а потом тихо сказал: «Нет у меня родителей, я беспризорник в детдоме воспитывался». Я помолчала, а потом говорю: « Лекция сегодня хорошая из Дома Красной Армии». «А я люблю лекции, а вот почему Вы меня не разбудили сегодня, вы интересную политинформацию проводили «О завершении Тунисских военных действий». «Мне сказали, что Вы ночь не спали, у Вас болит голова». – «Нечего меня ласкать» – вскипел он. «У меня каждый день голова болит». – «Надо вставать вовремя».

Я с ним не разговаривала два дня. Потом, когда он шел по коридору по обыкновению ругаясь, хлопая дверями по коридору – я подошла к нему, стала уговаривать, он обругал меня: «Убирайтесь, не нужны мне Ваши ласковые слова, не успокаивайте меня, Вам ведь все равно и т.д.».

Вечером я зашла в палату. Он лежал на койке. Принесла газету, стала читать интересную статью. С ним не разговаривала. Когда он повернулся лицом к нам и стал слушать, я сказала: «Мы Вам не мешаем, Мусман, Вы ведь опять нервничали». «О нет, пожалуйста» – улыбнулся болезненно он. «Я очень люблю политинформации, лекции, газеты. Почитайте мне из «Комсомолки» - в жизни молодежи». – «Сейчас. А кем вы были до войны Мусман?» – «А я слесарь вагонных ремонтных мастерских, монтажник-автогонщик. И вот, а сейчас [что] делать буду без глаз» вскрикнул он. И точно не замечая этого вскрикивания [я] читала статью, побеседовала еще с больными, и потом обращаясь к нему сказала – «Об этом надо еще поговорить и подумать, Мусман». «И что мне делать. Сети плести – я освоил за три дня – надоело, щетки делать я научился делать в неделю, да у Вас нет щетины. Дайте мне материал я Вам щеток наделаю на год. Читать по Брайлю я научился за месяц и уже арифметику начал, но бросил – не к чему». Я – «А вот это напрасно. Если Вы научитесь читать это будет началом многого. Ведь все равно Вам нужно приобретать специальность. А вот, Мусман, а на баяне Вы не пробовали?». Он – «Ну, – рассмеялся он – Еще не хватало – это легкий труд. Я работать хочу, понимаете работать. Я и злой потому, что не работаю. Я привык тяжелую работу работать. Я ведь с детских лет по чужим людям, пока в детдом не попал».

Я – «Ну нет, Мусман, Вы займитесь музыкой, у Вас большие музыкальные уши. Честное слово Вы будете музыкантом». Он рассмеялся и стал совсем ребенком. «Тов. политрук, милая – это не интересно. Вот скажите мне если я изучу грамоту Брайля меня могут принять в институт, я ведь 8-мь классов окончил?». Я – «Конечно, надо только упорно работать».

Я встала и пошла, разговаривая с больными, совершено не показывая, что мое внимание и день моего прихода был Мусман.

Он позвал меня: «Слушайте, Вы не разговаривайте со мной, когда я злой и ругаюсь. Не подходите тогда ко мне, чтобы я не оскорбил Вас, Вы потом придите ко мне, когда я отойду».

- «Ну ладно, я это учту. А Вы старайтесь меньше злиться. Ведь все здесь больные такие как Вы».

- «А Вы когда придете?»

- «Приду завтра».

- «Принесите статью Эренбурга, прочитайте – ладно?».

Я пришла на второй день, потом еще прикрепила к палате двух рабочих пареньков Витю и Колю – комсомольцев. Веселые, забавные они таскали «Мотечку» за собой везде и всюду. Он ругался с ними, но без них жить не мог. Он заставлял их ходить на лекции, политинформации. Он перестал материться. Когда оба они метеором проносились по коридору, таская его за собой, он не успевал даже злиться.

Когда я приходила в палату все подчинялось Мусман[у], который требовал жесткой тишины и внимания к политбеседе. И когда я узнав, что он не ест ничего, не любит каши, а с удовольствием съел бы кусочек рыбы – принесла ему рыбы. Он расплакался и привязался ко мне, как к матери.

Он подал заявление в Молотовский педагогический институт. Он уехал в институт, пишет письма. Он даже стал учиться на баяне, но мечтает быть лектором по окончании Молотовского института. Веселый и жизнерадостный он не теряет надежды на хорошую жизнь¹¹.

ГАНО. Ф. П-4. Оп. 9. Д. 192. Л. 255–255об. Копия. Машинопись. Внизу документа подпись неустановленного лица – автограф.

Комментарии к документу: